Коллективная память о войне в телесном выражении родовых страхов
Малахова Наталия Владимировна
Труды НГТУ им. Р.Е. Алексеева. Серия «Управление в социальных системах. Коммуникативные технологии», № 1 (88). Н. Новгород, 2011. С. 91-96.
В данной работе обсуждается проблема наличия родовых страхов на уровне глубинной коллективной памяти у людей, являющихся потомками участников Великой Отечественной войны 1941 – 1945 годов. Рассматривается аспект телесного выражения родовых страхов, наличие которых раскрывается через функциональные механизмы, имеющие «инструментальное» значение для прояснения специфики и подлинности человеческого существования. Благодаря феноменологическому подходу становится возможной работа с родовыми страхами на уровне телесного их выражения в социальной практике.
In this work we discuss the problem of existence of generic fears on the level of deep collective memory of people being the descendents of the participants of the Second World war 1941-1945 years. We are analysing the aspect of corporal expression of generic fears, the existence of which is determined through functional mechanisms which have instrumental meaning while explaining the specificity and identity of human being. By virtue of phenomenal approach there is a possibility to work with generic fears on the level of their corporal expression in social practise.
Ключевые слова: телесность, родовой страх, синдром предков, доминанта, перцептивный экран, феноменальное поле, феномен, отношения, язык тела, словесные образы.
Key words: corporality, generic fear, syndrome of ancestors, dominance, perceptive screen, phenomenal ground, phenomen, relations, body language, verbal characters
Великая Отечественная война 1941 – 1945 годов – трагическое событие мирового масштаба, которое не может пройти бесследно в истории, в индивидуальной и коллективной человеческой памяти. События Великой Отечественной войны с каждым годом отодвигаются все дальше, наши дети и внуки уже слабо осознают масштаб и значение этой войны. Но аспекты пережитого неявно прорываются на поверхность обыденного сознания в образах и в страхах. Подобный опыт предыдущих поколений, достаточно длительное время (минимум три поколения) имеет отклик в жизни наших потомков на уровне глубинных родовых восприятий и телесного их выражения.
З. Фрейд открывает традицию исследования трансформации восприятия событий посредством чувственных образов, являющихся для человека реальными и вызывающих доверие [1]. Эта традиция была продолжена другими исследователями. А. Шутценбергер выводит наличие родового страха в термине «синдромом предков» [2]. Родовая травма и родовой страх – это глубинный уровень или «место психики» (З. Фрейд, 1905), «другая сцена» (Г. Фехнер, 1889), где продолжают разыгрываться трагические события прошлого, влияющие на восприятие бытия.
А. Шутценбергер вслед за З. Фрейдом (1905) и другим психоаналитиком, но уже гуманитарного подхода в психоанализе, Ж. Лаканом (1964), рассуждает о том, что неосознаваемый слой функционирования психики управляет нашим поведением. Она отмечает, что для данного круга авторов признается общепринятым, что неосознаваемое «говорит с другой сцены». Субъект, включенный в коммуникативный процесс, проходит серьезные жизненные испытания, болезненно переживая те или иные события и не отдавая себе в этом отчета [2].
Влияние родовых страхов демонстрирует наличие глубинного уровня восприятия, основы познания которого были заложены в философии. И. Кант открыл возможности изучения внутренних начал мышления. Благодаря этим внутренним началам человеческая мысль стремиться преодолеть ограничения, накладываемые на нее рассудочным мышлением. Он говорит: «Мысли без содержания пусты, созерцания без понятий слепы… рассудок ничего не может созерцать, а чувства ничего не могут мыслить. Только из соединения их может возникнуть знание» [3, с. 155].
Чистый разум у И. Канта трактуется как идеи, наполненные определенным содержанием, позволяющим выходить за пределы реальности. Это трансцендентальные идеи, являющиеся необходимым условием для познания. К ним относится психологическая идея понимания души как единства всех душевных переживаний. Наряду с этим рассматривается космологическая идея восприятия мира как целого, объединяющего в себе разнообразные стороны бытия и теологическая идея, идея Бога – Создателя всего сущего на земле.
Таким образом, появляется возможность и необходимость учитывать опыт человека и наличие априорных «внутренних начал» мышления. Как часто человек говорит себе: «Это не может на меня влиять. Это было много лет назад и даже не в моей жизни». Он старается рассуждать «здраво». И лишь осознавание преемственности, глубины опыта, распространяющегося за пределы одной человеческой жизни, позволяет уйти от фрагментарности и незавершенности существования. Такая позиция дает возможность преодолеть влияние родовых страхов, пережить и интегрировать опыт поколений в единичную жизнь.
Следовательно, человеку необходима некоторая форма завершенности, которую Кант видит в чистом разуме, способном охватить человеческий опыт в его целостности [4]. Эту целостность разум может оформлять в порождении принципов и всеобщих оснований.
М.К. Мамардашвили отмечает, что принципы обладают внутренним потенциалом превращенности, служащей основой всех последующих изменений познавательного опыта. Но он говорит, что «любая искорка сознания может закапсулироваться…и обезуметь» [5]. Это состояние дел вполне закономерно, так как народы, населяющие Россию, исторически прошли тяжелые испытания, заключающиеся в насилии, произволе и смерти. Народ в итоге, как пишет М.К. Мамардашвили, оказался болен, что проявляется в неадекватных реакциях на существующее мироустройство, в бессознательной готовности к новым страданиям, к тому, что мир опасен.
Но, как отмечет автор, говоря о народах, важно понимать, что речь идет о конкретной человеческой жизни, о единичности страдания в конечном итоге. Страдающий человек, бесконечно возвращается в «царство теней», ходит по кругу в своем больном сознании, где «несовершенное деяние, непрожеванный кусок истины вечно тащится потоком нашей жизни и сознания» [там же].
М.К. Мамардашвили замечает, что проблема больного сознания, это еще и проблема нарушенных оснований языка.
Более широко здесь можно говорит о символических формах выражения, включающих язык тела, о телесном выражении потаенных глубин человека, находящегося в страдании и подверженного родовым страхам.
Согласно А. Шутценбергер, эта превращенность не функционирует, а консервируется. Подобная форма познавательного опыта характерна для людей, переживших войну, чей познавательный опыт способен консервировать страхи. Они переходят из поколения в поколение и потому могут считаться родовыми. С человеком происходит необъяснимое, что свидетельствует о его «принудительном» родовом онтологическом вписании в страх [2].
Любой родовой страх это доминанта [6], выражаемая в образной форме, даже если эта форма имеет бессознательный характер. Она символически репрезентирует для сознания содержание. Доминанта принимает форму образа, который возникает и актуализируется на перцептивном экране. Именно этот образ вступает в стадию доминирования, наследуется, сохраняя свою форму и содержание вплоть до третьего поколения у людей, переживших войну.
Среди отечественных учений символические репрезентации родовых страхов могут быть исследованы при помощи доминанты А.А. Ухтомского, которая обретает праксиологический смысл при их рассмотрении. Доминанта создает очаги возбуждения, проявляющиеся в образах на «перцептивном экране» сознания [7]. Благодаря симптомо-комплексу доминанты эти очаги возбуждения вступают в стадию доминирования, а сохранение формы в наследовании артикулирует прежнее содержание постоянно. Согласно учению о доминанте этот эффект внутреннего пролонгирования скрытого смысла страха может распространяться до момента угасания очага возбуждения. Поскольку «образы войны» связаны с насилием, жестокостью, убийством и гибелью человека, они обладают суггестивным потенциалом воздействия и их передача на уровне современного понимания проблемы до конца не ясна.
А.А. Ухтомский говорит, что понятие доминанты помогает характеризовать полноценное «живое» знание. Среда делится на предметы, «каждому из которых отвечает определенная, однажды пережитая доминанта в организме», сохраняя к пережитому событию «интерес прошлого» [5]. Этот процесс динамичной совокупности доминант можно определить, как некую работу по созданию тех или иных схем, отображаемых в телесности, которым подчиняется человеческая жизнь, отрываясь, зачастую от реально происходящих жизненных событий.
А. Шутценбергер приводит в пример истории потомков людей, умерших во время Второй мировой войны в депортации. Изначально это дети, которым зачастую не удалось даже попрощаться со своими родителями, не случилось узнать об их дальнейшей судьбе. Такие дети попадали в чужие семьи или приюты, где им давали другие фамилии, другие имена. В их жизни появлялась тайна, раскрытие которой означало возможную смерть. Взрослые оберегали их, скрывая горькую правду. Но это явление А. Шутценбергер называет «скелетом в шкафу».
В дальнейшем кому-то из детей удалось узнавать правду о родителях, об их гибели в концентрационных лагерях, а кому-то – нет. Этих людей объединяло то, что они и их потомки являлись носителями родовых травм, страхов и кошмаров, от которых никак не могли избавиться. То, что пережили они и их родители, отлагалось на уровне тела. Важным является тот факт, что, не будучи проговоренными, оставаясь тайной, проблемы заявляют о себе. А. Шутценбергер пишет, что о тайне «кричат походка, мимика и жесты, она проявляется «кончиками пальцев», « всеми порами» [2, с.75].
Чтобы разрешить противоречия между потребностью человека двигаться вперед и разрушительной силой прошлого, тянущей назад, М.К. Мамардашвили говорит о необходимости мыслить «крупными единицами» времени и пространства [5], что является принципами и всеобщими основаниями для перехода на другой путь восприятия мира.
В социальной практике для поддержки людей, переживших войну и их потомков, следует уделить должное внимание глубинным аспектам травмы, которые проявляются особого рода телесным выражением. «Это приводит нас к пониманию и правильной оценке важности невербальной коммуникации и выражения чувств, как языком тела, так и красноречивым молчанием» [2].
Особого рода телесное выражение подразумевает символическую природу языка тела. А.Ф. Лосев в феноменологическом анализе знака и символа говорит о существовании символической формы, способной создавать и накапливать новые формы и содержания. Он выражает генеративизм символической формы, говоря, что: «та общность, которая имеется в символе, уже содержит в себе все символизируемое, хотя бы оно и было бесконечно» [8 С. 272].
Язык тела имеет внутреннюю форму, которая наполняется символическими значениями. Данное понятие вводит Г.Г. Шпет (Эстетические фрагменты). У него это звучит как «логическая внутренняя форма» (Портнов, с.15), что подразумевает наполненность внутренним смыслом, способность к самореализации, к «саморазвертыванию». И тогда, мы можем говорить о символизме тела человека, о том, что это особого рода язык, имеющий внутреннюю форму и способный к генерированию состояний, к саморазвертыванию.
Подобные процессы возникают и раскрываются в практике во взаимодействии психотерапевта и клиента, где особое значение придается телесным аспектам.
М. Мерло-Понти определяет телесным аспектам взаимодействия основополагающую роль в процессе восприятия другого человека. Он говорит о феноменальном поле, возникающем между общающимися людьми, наполненном уникальными символическими репрезентациями, рождающими общую энергию взаимодействия. Телесность человека, в этом случае, обозначает границы его феноменальной реальности, а речь раскрывает символический смысл глубинных аспектов психики.
Образующееся в отношениях психотерапевта и клиента, феноменальное поле подразумевает форму восприятия, где «опыт в любой момент может быть согласован с опытом любого предыдущего и любого последующего моментов» [9, с.86]. Человек, переживающий родовые страхи, имеет возможность в феноменальном слое действительности соотнести «перспективу» своего сознания с «перспективой других сознаний». Таким образом, его единичный опыт в интерсубъективной реальности получает более широкое значение, становится «цельным текстом», пополняющимся знанием [там же]. Подобное взаимодействие создает условия для самовыражения, где феноменальная чувственная конфигурация может содержать как изобразительные, так и динамические моменты [там же, с.91].
Феноменальная чувственная конфигурация во взаимодействии возможна как проявление экспрессии, предполагающей выражение чувств и эмоций согласно ситуации. Эти проявления не приемлют фальши, делают отношения психотерапевта и клиента подлинными и прозрачными, способствуют раскрытию смыслов, которые несет клиент, что оказывает целительное воздействие в процессе работы.
Основными инструментами для выражения экспрессии и подлинности психотерапевта являются: ненавязчивость (умение воспринимать всесторонние проявления клиента, то есть особенности речи, жестов, действий, уместное задавание вопросов, слушание), внимание к собственным проявлениям (как внешним, так и внутренним), способность психотерапевта удивляться и воспринимать уникальность опыта клиента [10].
Подобные отношения выстраиваются в феноменальном поле через особую «телесную ткань» взаимопроникновения, перетекания состояний, где задействованы определенные структуры опыта. Это то, что дает возможность фокусироваться на индивидуальном проявлении телесных переживаний, отраженных в тех или иных событиях жизни клиента [11].
«Фокусирование» – это инструмент познания клиентом самого себя в соприкосновении с глубинными слоями психики, через внимание, направленное вовнутрь тела. Оно дает возможность улавливать телесные ощущения и переживания, «состоящие из многих взаимопереплетенных волокон» [там же, с.33]. Подобные переживания имеют свою логику, встраиваются в нечто целое и способствуют динамике изменений, ведущих к исцелению, через рождение образа. В образе заложена символическая представленность болезненных фрагментов родовых страхов и потенциал, ресурс клиента, имеющего силы справиться с проблемой. Телесные ощущения и переживания становятся фактически данными как «вещь в себе», что ведет к облегчению, освобождению и обновлению восприятия мира.
Таким образом, подобные феномены проявляют свое своеобразие в объективном мире, что ведет к их признанию. Феномен становится средством познания.
М. Мерло-Понти пишет, что через феномены «мы и познаем объективный мир» [9, с.92]. Как в социальной, так и в психотерапевтической практике феномены «присовокупляются» к познаваемому объекту, а психотерапевт пытается понять, каким образом данный объект конституируется в «живой» реальности, если способ его конституирования задается феноменом как объективной целостностью человеческой природы. Отсюда выводится феномен телесности, который не поддается рациональному объяснению, но становится доступным в признании его феноменальной действительностью.
Следовательно, благодаря феноменам, возникающим во взаимодействии, благодаря рефлексии на событие психотерапевтического взаимодействия, опыт перестает быть конкретно предметным и «неизменно выходит за свои рамки», становится трансцендентным. Телесность выражается не только в семантике феноменальных значений, но получает язык, на котором тело может восприниматься, как символические конструкции. Эти символические конструкции обладают экзистенциальным значением, уникальными способами действования и воздействия на окружающих, что открывает уникальную возможность работы с родовыми страхами.
Пример из психотерапевтической практики иллюстрирует полученные выводы. Клиентку с детства мучили кошмарные сны, где она видела стихийные и боевые действия, угрожающие ее жизни. Это были ураганы, потопы, нападения вражеских войск и преследования. В процессе психотерапии удалось выйти на связь ее переживаний с опытом предков. В представлении образа, предполагающего встречу со значимыми фигурами родового дерева – дедушками и бабушками по материнской и отцовской линии, клиентка поочередно представила своих предков. Эмоционально опасной, пугающей оказалась бабушка по отцовской линии. Неприятный опыт клиентка получила, общаясь с бабушкой по материнской линии, которая ассоциировалась для нее с терпением неприятных, разрушительных, зависимых моментов жизни. Фигура деда по материнской линии оказалась невероятно огромной. Клиентка в образе искала у него поддержку, прижималась к плечу, но дед остался равнодушен. Фигура деда по отцовской линии, прошедшего войну, оказалась самой позитивной. Он представился в форме, бодро марширующим и улыбающимся. После работы с образом в процессе исследования, клиентка описала свои эмоциональные и телесные переживания. Все это в совокупности (представление образа, эмоциональные и телесные переживания) позволило восстановить ряд событий из детства, которые были связаны с дедушками и бабушками. Сначала это были наполненные болью и печалью моменты жизни. Клиентка тяжело эмоционально реагировала на них. Но, по мере того как она рассказывала, напряжение отступало, эмоции менялись на более позитивные. По-другому начало откликаться тело клиентки. Спазмы и слезы, душившие ее при рассказе, отступили, плечи распрямлялись, дыхание стало более спокойным и ровным. Она смогла пережить родовые страхи на глубинном уровне психического плана в безопасном поле психотерапии. В дальнейшем кошмары, так много лет мучившие ее, практически прекратились.
В заключении следует сказать, что в феноменальном пространстве психотерапевтической практики, происходит взаимодействие психотерапевта и клиента, в котором доминанта родового страха обретает наглядность и смысловую очевидность. Родовой страх отображается на перцептивном экране клиента. В таком пространстве возможна проработка родовых страхов, через телесный, эмоциональный и когнитивный планы восприятия. Проживание и осознавание родового страха ведут к его нейтрализации. Страх имеет свойство «испаряться».
Коллективная память о войне проявляется в родовых страхах. Но это и общее, родовое, вневременное знание, которое подтверждает силу духа русского народа. Пример этой духовной силы в военные годы высвечивает запас вневременной устойчивости, которая дает надежду на выживание страны в условиях техногенной цивилизации и ползучей интервенции массовой вестернизации культуры.
Библиографический список
1. Фрейд З. Сон и сновидения (1900) [текст] / З. Фрейд //. – М.: Олимп; ООО «Издательство АСТ-ЛТД», 1997. – 544 с., с.413
2. Шутценбергер А. Синдром предков. Трансгенерационные связи, семейные тайны, синдром годовщины, передача травм и практическое использование геносоциограммы [текст] / А. Шутценбергер //. – М.: Изд-во Института психотерапии, 2001. – 240 с.
3. И. Кант Соч. в 6 тт. М., 1954, с. 155).
4. Кант И. Что значит ориентироваться в мышлении? [текст] / И. Кант // Кантовский сборник. Вып. 7. Калининград, 1982. С.118-119
5. Мамардашвили М.К. «Третье» состояние // "Киносценарии" [текст] / М.К. Мамардашвили //. – М. – 1989. – № 3. с. 182 – 186.
6. Ухтомский А.А. Доминанта. Статьи разных лет. 1887-1939 [текст] / А.А. Ухтомский //. – СПб.: Питер, 2002.
7. Кудряшова Т.Б. Эвристический потенциал учения о доминанте А.А. Ухтомского и современная когнитивистика // Актуальные проблемы современной когнитивной науки [текст] / Т.Б. Кудряшова // Материалы Международной научно-практической конференции (15-16 октября 2009 года). – Иваново: ОАО «Изд-во «Иваново»», 2010. – 260 с., с.56 – 62.
8. Лосев А.Ф. Логика символа // Лосев А.Ф. Философия. Мифология. Культура. М.: Политиздат, 1991. – 525 с., с. 247.
9. Мерло – Понти М. Феноменология восприятия (1945) [текст] / М. Мерло – Понти // Пер. с фр. Под ред. И.С. Вдовиной, С.Л. Фокина. – СПб.: Ювента, Наука, 1999. – 603 с.
10. Психологическое консультирование и психотерапия. Хрестоматия. Т.1.Теория и методология [Текст] /Под редакцией канд. психол. Наук А.Б. Фенько, Н.С. Игнатьевой, М.Ю. Локтева. – М.,1999. – 288 с.
11. Джендлин Ю. Фокусирование: Новый психотерапевтический метод работы с переживаниями [Текст] /Ю. Джендлин// Пер. с англ. А.С. Ригина. – М.: Независимая фирма «Класс», 2000. – 448 с.
© Н.В. Малахова, 2011
В данной работе обсуждается проблема наличия родовых страхов на уровне глубинной коллективной памяти у людей, являющихся потомками участников Великой Отечественной войны 1941 – 1945 годов. Рассматривается аспект телесного выражения родовых страхов, наличие которых раскрывается через функциональные механизмы, имеющие «инструментальное» значение для прояснения специфики и подлинности человеческого существования. Благодаря феноменологическому подходу становится возможной работа с родовыми страхами на уровне телесного их выражения в социальной практике.
In this work we discuss the problem of existence of generic fears on the level of deep collective memory of people being the descendents of the participants of the Second World war 1941-1945 years. We are analysing the aspect of corporal expression of generic fears, the existence of which is determined through functional mechanisms which have instrumental meaning while explaining the specificity and identity of human being. By virtue of phenomenal approach there is a possibility to work with generic fears on the level of their corporal expression in social practise.
Ключевые слова: телесность, родовой страх, синдром предков, доминанта, перцептивный экран, феноменальное поле, феномен, отношения, язык тела, словесные образы.
Key words: corporality, generic fear, syndrome of ancestors, dominance, perceptive screen, phenomenal ground, phenomen, relations, body language, verbal characters
Великая Отечественная война 1941 – 1945 годов – трагическое событие мирового масштаба, которое не может пройти бесследно в истории, в индивидуальной и коллективной человеческой памяти. События Великой Отечественной войны с каждым годом отодвигаются все дальше, наши дети и внуки уже слабо осознают масштаб и значение этой войны. Но аспекты пережитого неявно прорываются на поверхность обыденного сознания в образах и в страхах. Подобный опыт предыдущих поколений, достаточно длительное время (минимум три поколения) имеет отклик в жизни наших потомков на уровне глубинных родовых восприятий и телесного их выражения.
З. Фрейд открывает традицию исследования трансформации восприятия событий посредством чувственных образов, являющихся для человека реальными и вызывающих доверие [1]. Эта традиция была продолжена другими исследователями. А. Шутценбергер выводит наличие родового страха в термине «синдромом предков» [2]. Родовая травма и родовой страх – это глубинный уровень или «место психики» (З. Фрейд, 1905), «другая сцена» (Г. Фехнер, 1889), где продолжают разыгрываться трагические события прошлого, влияющие на восприятие бытия.
А. Шутценбергер вслед за З. Фрейдом (1905) и другим психоаналитиком, но уже гуманитарного подхода в психоанализе, Ж. Лаканом (1964), рассуждает о том, что неосознаваемый слой функционирования психики управляет нашим поведением. Она отмечает, что для данного круга авторов признается общепринятым, что неосознаваемое «говорит с другой сцены». Субъект, включенный в коммуникативный процесс, проходит серьезные жизненные испытания, болезненно переживая те или иные события и не отдавая себе в этом отчета [2].
Влияние родовых страхов демонстрирует наличие глубинного уровня восприятия, основы познания которого были заложены в философии. И. Кант открыл возможности изучения внутренних начал мышления. Благодаря этим внутренним началам человеческая мысль стремиться преодолеть ограничения, накладываемые на нее рассудочным мышлением. Он говорит: «Мысли без содержания пусты, созерцания без понятий слепы… рассудок ничего не может созерцать, а чувства ничего не могут мыслить. Только из соединения их может возникнуть знание» [3, с. 155].
Чистый разум у И. Канта трактуется как идеи, наполненные определенным содержанием, позволяющим выходить за пределы реальности. Это трансцендентальные идеи, являющиеся необходимым условием для познания. К ним относится психологическая идея понимания души как единства всех душевных переживаний. Наряду с этим рассматривается космологическая идея восприятия мира как целого, объединяющего в себе разнообразные стороны бытия и теологическая идея, идея Бога – Создателя всего сущего на земле.
Таким образом, появляется возможность и необходимость учитывать опыт человека и наличие априорных «внутренних начал» мышления. Как часто человек говорит себе: «Это не может на меня влиять. Это было много лет назад и даже не в моей жизни». Он старается рассуждать «здраво». И лишь осознавание преемственности, глубины опыта, распространяющегося за пределы одной человеческой жизни, позволяет уйти от фрагментарности и незавершенности существования. Такая позиция дает возможность преодолеть влияние родовых страхов, пережить и интегрировать опыт поколений в единичную жизнь.
Следовательно, человеку необходима некоторая форма завершенности, которую Кант видит в чистом разуме, способном охватить человеческий опыт в его целостности [4]. Эту целостность разум может оформлять в порождении принципов и всеобщих оснований.
М.К. Мамардашвили отмечает, что принципы обладают внутренним потенциалом превращенности, служащей основой всех последующих изменений познавательного опыта. Но он говорит, что «любая искорка сознания может закапсулироваться…и обезуметь» [5]. Это состояние дел вполне закономерно, так как народы, населяющие Россию, исторически прошли тяжелые испытания, заключающиеся в насилии, произволе и смерти. Народ в итоге, как пишет М.К. Мамардашвили, оказался болен, что проявляется в неадекватных реакциях на существующее мироустройство, в бессознательной готовности к новым страданиям, к тому, что мир опасен.
Но, как отмечет автор, говоря о народах, важно понимать, что речь идет о конкретной человеческой жизни, о единичности страдания в конечном итоге. Страдающий человек, бесконечно возвращается в «царство теней», ходит по кругу в своем больном сознании, где «несовершенное деяние, непрожеванный кусок истины вечно тащится потоком нашей жизни и сознания» [там же].
М.К. Мамардашвили замечает, что проблема больного сознания, это еще и проблема нарушенных оснований языка.
Более широко здесь можно говорит о символических формах выражения, включающих язык тела, о телесном выражении потаенных глубин человека, находящегося в страдании и подверженного родовым страхам.
Согласно А. Шутценбергер, эта превращенность не функционирует, а консервируется. Подобная форма познавательного опыта характерна для людей, переживших войну, чей познавательный опыт способен консервировать страхи. Они переходят из поколения в поколение и потому могут считаться родовыми. С человеком происходит необъяснимое, что свидетельствует о его «принудительном» родовом онтологическом вписании в страх [2].
Любой родовой страх это доминанта [6], выражаемая в образной форме, даже если эта форма имеет бессознательный характер. Она символически репрезентирует для сознания содержание. Доминанта принимает форму образа, который возникает и актуализируется на перцептивном экране. Именно этот образ вступает в стадию доминирования, наследуется, сохраняя свою форму и содержание вплоть до третьего поколения у людей, переживших войну.
Среди отечественных учений символические репрезентации родовых страхов могут быть исследованы при помощи доминанты А.А. Ухтомского, которая обретает праксиологический смысл при их рассмотрении. Доминанта создает очаги возбуждения, проявляющиеся в образах на «перцептивном экране» сознания [7]. Благодаря симптомо-комплексу доминанты эти очаги возбуждения вступают в стадию доминирования, а сохранение формы в наследовании артикулирует прежнее содержание постоянно. Согласно учению о доминанте этот эффект внутреннего пролонгирования скрытого смысла страха может распространяться до момента угасания очага возбуждения. Поскольку «образы войны» связаны с насилием, жестокостью, убийством и гибелью человека, они обладают суггестивным потенциалом воздействия и их передача на уровне современного понимания проблемы до конца не ясна.
А.А. Ухтомский говорит, что понятие доминанты помогает характеризовать полноценное «живое» знание. Среда делится на предметы, «каждому из которых отвечает определенная, однажды пережитая доминанта в организме», сохраняя к пережитому событию «интерес прошлого» [5]. Этот процесс динамичной совокупности доминант можно определить, как некую работу по созданию тех или иных схем, отображаемых в телесности, которым подчиняется человеческая жизнь, отрываясь, зачастую от реально происходящих жизненных событий.
А. Шутценбергер приводит в пример истории потомков людей, умерших во время Второй мировой войны в депортации. Изначально это дети, которым зачастую не удалось даже попрощаться со своими родителями, не случилось узнать об их дальнейшей судьбе. Такие дети попадали в чужие семьи или приюты, где им давали другие фамилии, другие имена. В их жизни появлялась тайна, раскрытие которой означало возможную смерть. Взрослые оберегали их, скрывая горькую правду. Но это явление А. Шутценбергер называет «скелетом в шкафу».
В дальнейшем кому-то из детей удалось узнавать правду о родителях, об их гибели в концентрационных лагерях, а кому-то – нет. Этих людей объединяло то, что они и их потомки являлись носителями родовых травм, страхов и кошмаров, от которых никак не могли избавиться. То, что пережили они и их родители, отлагалось на уровне тела. Важным является тот факт, что, не будучи проговоренными, оставаясь тайной, проблемы заявляют о себе. А. Шутценбергер пишет, что о тайне «кричат походка, мимика и жесты, она проявляется «кончиками пальцев», « всеми порами» [2, с.75].
Чтобы разрешить противоречия между потребностью человека двигаться вперед и разрушительной силой прошлого, тянущей назад, М.К. Мамардашвили говорит о необходимости мыслить «крупными единицами» времени и пространства [5], что является принципами и всеобщими основаниями для перехода на другой путь восприятия мира.
В социальной практике для поддержки людей, переживших войну и их потомков, следует уделить должное внимание глубинным аспектам травмы, которые проявляются особого рода телесным выражением. «Это приводит нас к пониманию и правильной оценке важности невербальной коммуникации и выражения чувств, как языком тела, так и красноречивым молчанием» [2].
Особого рода телесное выражение подразумевает символическую природу языка тела. А.Ф. Лосев в феноменологическом анализе знака и символа говорит о существовании символической формы, способной создавать и накапливать новые формы и содержания. Он выражает генеративизм символической формы, говоря, что: «та общность, которая имеется в символе, уже содержит в себе все символизируемое, хотя бы оно и было бесконечно» [8 С. 272].
Язык тела имеет внутреннюю форму, которая наполняется символическими значениями. Данное понятие вводит Г.Г. Шпет (Эстетические фрагменты). У него это звучит как «логическая внутренняя форма» (Портнов, с.15), что подразумевает наполненность внутренним смыслом, способность к самореализации, к «саморазвертыванию». И тогда, мы можем говорить о символизме тела человека, о том, что это особого рода язык, имеющий внутреннюю форму и способный к генерированию состояний, к саморазвертыванию.
Подобные процессы возникают и раскрываются в практике во взаимодействии психотерапевта и клиента, где особое значение придается телесным аспектам.
М. Мерло-Понти определяет телесным аспектам взаимодействия основополагающую роль в процессе восприятия другого человека. Он говорит о феноменальном поле, возникающем между общающимися людьми, наполненном уникальными символическими репрезентациями, рождающими общую энергию взаимодействия. Телесность человека, в этом случае, обозначает границы его феноменальной реальности, а речь раскрывает символический смысл глубинных аспектов психики.
Образующееся в отношениях психотерапевта и клиента, феноменальное поле подразумевает форму восприятия, где «опыт в любой момент может быть согласован с опытом любого предыдущего и любого последующего моментов» [9, с.86]. Человек, переживающий родовые страхи, имеет возможность в феноменальном слое действительности соотнести «перспективу» своего сознания с «перспективой других сознаний». Таким образом, его единичный опыт в интерсубъективной реальности получает более широкое значение, становится «цельным текстом», пополняющимся знанием [там же]. Подобное взаимодействие создает условия для самовыражения, где феноменальная чувственная конфигурация может содержать как изобразительные, так и динамические моменты [там же, с.91].
Феноменальная чувственная конфигурация во взаимодействии возможна как проявление экспрессии, предполагающей выражение чувств и эмоций согласно ситуации. Эти проявления не приемлют фальши, делают отношения психотерапевта и клиента подлинными и прозрачными, способствуют раскрытию смыслов, которые несет клиент, что оказывает целительное воздействие в процессе работы.
Основными инструментами для выражения экспрессии и подлинности психотерапевта являются: ненавязчивость (умение воспринимать всесторонние проявления клиента, то есть особенности речи, жестов, действий, уместное задавание вопросов, слушание), внимание к собственным проявлениям (как внешним, так и внутренним), способность психотерапевта удивляться и воспринимать уникальность опыта клиента [10].
Подобные отношения выстраиваются в феноменальном поле через особую «телесную ткань» взаимопроникновения, перетекания состояний, где задействованы определенные структуры опыта. Это то, что дает возможность фокусироваться на индивидуальном проявлении телесных переживаний, отраженных в тех или иных событиях жизни клиента [11].
«Фокусирование» – это инструмент познания клиентом самого себя в соприкосновении с глубинными слоями психики, через внимание, направленное вовнутрь тела. Оно дает возможность улавливать телесные ощущения и переживания, «состоящие из многих взаимопереплетенных волокон» [там же, с.33]. Подобные переживания имеют свою логику, встраиваются в нечто целое и способствуют динамике изменений, ведущих к исцелению, через рождение образа. В образе заложена символическая представленность болезненных фрагментов родовых страхов и потенциал, ресурс клиента, имеющего силы справиться с проблемой. Телесные ощущения и переживания становятся фактически данными как «вещь в себе», что ведет к облегчению, освобождению и обновлению восприятия мира.
Таким образом, подобные феномены проявляют свое своеобразие в объективном мире, что ведет к их признанию. Феномен становится средством познания.
М. Мерло-Понти пишет, что через феномены «мы и познаем объективный мир» [9, с.92]. Как в социальной, так и в психотерапевтической практике феномены «присовокупляются» к познаваемому объекту, а психотерапевт пытается понять, каким образом данный объект конституируется в «живой» реальности, если способ его конституирования задается феноменом как объективной целостностью человеческой природы. Отсюда выводится феномен телесности, который не поддается рациональному объяснению, но становится доступным в признании его феноменальной действительностью.
Следовательно, благодаря феноменам, возникающим во взаимодействии, благодаря рефлексии на событие психотерапевтического взаимодействия, опыт перестает быть конкретно предметным и «неизменно выходит за свои рамки», становится трансцендентным. Телесность выражается не только в семантике феноменальных значений, но получает язык, на котором тело может восприниматься, как символические конструкции. Эти символические конструкции обладают экзистенциальным значением, уникальными способами действования и воздействия на окружающих, что открывает уникальную возможность работы с родовыми страхами.
Пример из психотерапевтической практики иллюстрирует полученные выводы. Клиентку с детства мучили кошмарные сны, где она видела стихийные и боевые действия, угрожающие ее жизни. Это были ураганы, потопы, нападения вражеских войск и преследования. В процессе психотерапии удалось выйти на связь ее переживаний с опытом предков. В представлении образа, предполагающего встречу со значимыми фигурами родового дерева – дедушками и бабушками по материнской и отцовской линии, клиентка поочередно представила своих предков. Эмоционально опасной, пугающей оказалась бабушка по отцовской линии. Неприятный опыт клиентка получила, общаясь с бабушкой по материнской линии, которая ассоциировалась для нее с терпением неприятных, разрушительных, зависимых моментов жизни. Фигура деда по материнской линии оказалась невероятно огромной. Клиентка в образе искала у него поддержку, прижималась к плечу, но дед остался равнодушен. Фигура деда по отцовской линии, прошедшего войну, оказалась самой позитивной. Он представился в форме, бодро марширующим и улыбающимся. После работы с образом в процессе исследования, клиентка описала свои эмоциональные и телесные переживания. Все это в совокупности (представление образа, эмоциональные и телесные переживания) позволило восстановить ряд событий из детства, которые были связаны с дедушками и бабушками. Сначала это были наполненные болью и печалью моменты жизни. Клиентка тяжело эмоционально реагировала на них. Но, по мере того как она рассказывала, напряжение отступало, эмоции менялись на более позитивные. По-другому начало откликаться тело клиентки. Спазмы и слезы, душившие ее при рассказе, отступили, плечи распрямлялись, дыхание стало более спокойным и ровным. Она смогла пережить родовые страхи на глубинном уровне психического плана в безопасном поле психотерапии. В дальнейшем кошмары, так много лет мучившие ее, практически прекратились.
В заключении следует сказать, что в феноменальном пространстве психотерапевтической практики, происходит взаимодействие психотерапевта и клиента, в котором доминанта родового страха обретает наглядность и смысловую очевидность. Родовой страх отображается на перцептивном экране клиента. В таком пространстве возможна проработка родовых страхов, через телесный, эмоциональный и когнитивный планы восприятия. Проживание и осознавание родового страха ведут к его нейтрализации. Страх имеет свойство «испаряться».
Коллективная память о войне проявляется в родовых страхах. Но это и общее, родовое, вневременное знание, которое подтверждает силу духа русского народа. Пример этой духовной силы в военные годы высвечивает запас вневременной устойчивости, которая дает надежду на выживание страны в условиях техногенной цивилизации и ползучей интервенции массовой вестернизации культуры.
Библиографический список
1. Фрейд З. Сон и сновидения (1900) [текст] / З. Фрейд //. – М.: Олимп; ООО «Издательство АСТ-ЛТД», 1997. – 544 с., с.413
2. Шутценбергер А. Синдром предков. Трансгенерационные связи, семейные тайны, синдром годовщины, передача травм и практическое использование геносоциограммы [текст] / А. Шутценбергер //. – М.: Изд-во Института психотерапии, 2001. – 240 с.
3. И. Кант Соч. в 6 тт. М., 1954, с. 155).
4. Кант И. Что значит ориентироваться в мышлении? [текст] / И. Кант // Кантовский сборник. Вып. 7. Калининград, 1982. С.118-119
5. Мамардашвили М.К. «Третье» состояние // "Киносценарии" [текст] / М.К. Мамардашвили //. – М. – 1989. – № 3. с. 182 – 186.
6. Ухтомский А.А. Доминанта. Статьи разных лет. 1887-1939 [текст] / А.А. Ухтомский //. – СПб.: Питер, 2002.
7. Кудряшова Т.Б. Эвристический потенциал учения о доминанте А.А. Ухтомского и современная когнитивистика // Актуальные проблемы современной когнитивной науки [текст] / Т.Б. Кудряшова // Материалы Международной научно-практической конференции (15-16 октября 2009 года). – Иваново: ОАО «Изд-во «Иваново»», 2010. – 260 с., с.56 – 62.
8. Лосев А.Ф. Логика символа // Лосев А.Ф. Философия. Мифология. Культура. М.: Политиздат, 1991. – 525 с., с. 247.
9. Мерло – Понти М. Феноменология восприятия (1945) [текст] / М. Мерло – Понти // Пер. с фр. Под ред. И.С. Вдовиной, С.Л. Фокина. – СПб.: Ювента, Наука, 1999. – 603 с.
10. Психологическое консультирование и психотерапия. Хрестоматия. Т.1.Теория и методология [Текст] /Под редакцией канд. психол. Наук А.Б. Фенько, Н.С. Игнатьевой, М.Ю. Локтева. – М.,1999. – 288 с.
11. Джендлин Ю. Фокусирование: Новый психотерапевтический метод работы с переживаниями [Текст] /Ю. Джендлин// Пер. с англ. А.С. Ригина. – М.: Независимая фирма «Класс», 2000. – 448 с.
© Н.В. Малахова, 2011