Формирование телесности человека как символической матрицы его субъективности

Малахова Наталия Владимировна
Труды Нижегородского государственного технического университета им. Р. Е. Алексеева. Управление в социальных системах. Коммуникативные технологии. № 4 (Т. 85). Н. Новгород: НГТУ, 2010. – 106 с. . 20-25.

Нижегородский государственный университет им. Н.И. Лобачевского

Аннотация. Данная статья посвящена вопросу формирования телесности человека как символической матрицы его субъектности. Особое внимание уделяется пониманию телесности субъекта в постмодернистской традиции. Тело наделяется функциями тождественными репрезентации целостности человека. Акцент делается на раскрытии понятия «говорящее тело» как воплощении «жеста». Важным аспектом является включенность субъекта в коммуникативный процесс посредством его телесности, являющейся «богатейшим полем экспрессии». Понятие «пишущее тело» рассматривается как возможность осуществления человеком себя в том, что имеет особенность отлагаться в истории, культуре, человеческих впечатлениях.

КЛЮЧЕВЫЕ СЛОВА: телесность, субъективность, символ, символическая матрица, репрезентация, жест, говорящее тело, пишущее тело, знак, состояние

В изучении субъективности человека телесности отводится особая роль репрезентации условий, при которых человек может осуществлять себя в качестве единства и целостности в реальности языка. Как только заходит речь о репрезентации условий самоосуществления человека, исследователи вводят соотношение понятий «субъективность» и «субъектность».
Субъективность человека исследовалась в концепциях сознания (Р. Декарт, Б. Спиноза, Д. Локк, Д. Юм, М.К. Мамардашвили, А.М. Пятигорский, Э.Ф. Звездкина), деятельности (А.Н. Леонтьев, С.Л. Рубинштейн, Л.С. Выготский, Л.М. Веккер, Г.П. Щедровицкий), общности (Ф. Хайек, Х. Ортега-и-Гассет, Х. Арендт, К. Мангейм, Т. Адорно, Э. Гидденс). Ее связь с телесностью выводится на основе материала этих концепций. Например, Э. Левинас считает, что сознание невозможно отделить от телесности, которой он придает значение субъекта человеческого действия. Для того чтобы человек осуществлял первичную мыслительную деятельность, его сознание должно обрести устойчивость, а эта устойчивость опосредована вмешательством тела. Тело же оказывается наделенным функциями «тождественными» сознательной деятельности. Оно «говорит или пишет» [1].
Способность тела к разговорной артикуляции является оформляющей энергией, которая позволяет телу встраиваться в совокупное единство субъективности. Тело предстает как субъект. В силу этого обстоятельства осуществляется взаимодействие субъективности как пространственно-временной характеристики внутреннего мира и субъектности как внешне явленной и объективно представленной миру силы человека.
Данный аспект интересовал исследователей, придерживающихся гуманитарной традиции. В. Дильтей рассматривает жизненную субстанцию, к которой принадлежит и тело, не только и не столько как биологический феномен, но в качестве целостного богатства проявлений личности [2]. Субъективность человека тождественна этому «богатству». Но ее невозможно рассматривать застывшей, отвердевшей, так как, например, живое тело является постоянным источником внутренних движений, подобных пульсации системы кровообращения, гормональным перестройкам, нервным импульсам. Точно также система, относимая психологами к психике, является константным и динамическим образованием единства двух начал: биологического и социального.
Согласно В. Дильтею человек находится в постоянной актуализации переживаний самого себя, сочетая эти переживания с взаимопереходами биологического (телесного) и социального (отношений к другим людям). Можно сказать, что В. Дильтей интерпретирует принцип субъектности, захватывающий три ведущих направления соорганизующих единство «души» и «тела».
Первым направлением являются рациональные проявления субъекта, обладающие относительным смыслом, независимым от занимаемого в целостном процессе мышления «места». Субъект концентрирует «чистое» мыслительное содержание, которое невозможно обнаружить ни в одном другом жизненном проявлении. Наравне с этим в рациональных проявлениях субъекта становятся закрытыми связи с «темным фоном и полнотой душевной жизни» [2]. Опирающийся на рациональные проявления человек, не испытывает нужды в возвращении к истокам своей жизни, так как это возвращение затребовало бы от него эмоциональных затрат и возобновления связей с той полнотой душевной жизни, которая нарушила бы его привычное проживание повседневности.
Второе направление, пишет В. Дильтей, заключается в деятельной природе субъекта. Изначально действие не имеет коммуникативной направленности. Можно сделать вывод о том, что действие замкнуто само на себя. Но оно всегда включено в целостность самой жизни. Именно по этой включенности можно определить «работу духа», то есть связь всего органического целого – души и тела.
Третьим направлением по В. Дильтею является «выражение переживания». Это выражение само по себе относительно. В силу этой относительности выражение переживания адресуется к глубинам субъективности. Доказательной базой этой идеи служат произведения литературы, живописи и музыки, где при помощи художественных средств эти глубины могут быть зафиксированы. При этом к выражению переживания неприменимы критерии истинности или ложности. Они существуют сами по себе.
В отношении телесности они фиксируются в таких же относительных проявлениях человека, какими являются мимика, тембр голоса и жест.
Для того чтобы подвергнуть научному исследованию эти относительные проявления человека, следует сослаться на воздействие, которое осуществила физическая теория относительности, открытая А. Эйнштейном. Относительность стала восприниматься как категория, распространимая на явления внутреннего мира.
Одной из форм относительности является образ символической матрицы как условной и относительной константы для объективирования субъективных параметров самоосуществления человека в мире.
Символическая матрица в понимании Ж. Лакана, представляет собой конструкцию, которую можно уподобить «нервной системе», реагирующей на движение и изменение окружающей человека среды, но при этом остающейся целостным и системным образованием [3].
Состав символической матрицы включает «говорящее тело», и «пишущее тело».
«Говорящее тело» это воплощение «жеста» (жест от лат. gestus — движение тела). Жест предполагает некоторое движение или действие человеческого тела, равно как и его частей, которые имеют определенные значения и наделяются смыслом. Жест, таким образом, символичен. Из жестов, воспринимаемых сознанием конструктивно можно «собрать» нечто, относящее нас к первозданному, мифическому бытию. Как известно, жест выполнял сакральную роль на уровне ритуала. Например, сакральные жесты рук и всего тела ярко прослеживаются в индийской культуре. Изображения танцующих богов можно обнаружить в индийских храмах в виде статуй, барельефов, изображений на колоннах. Индусы считают, что мир был создан Шивой в его космическом танце. В Южной Индии практически во всех храмах есть бронзовая статуя танцующего Шивы. Сакральный смысл танцующего Шивы заключается в космическом творении, созидании и разрушении, в открытии людям «цели пути». Это освобождение от земных иллюзий и достижение религиозного просветления через сердце – центр Вселенной. Каждый из танцев имеет свою тему и наименование. В одном из индийских храмов Шивы – Натараджи – Чидамбарам на его барельефах и колоннах можно увидеть 108 священных танцевальных поз – патан. Это танцы Шивы и его божественной супруги Парвати. Данные позы не могут носить случайного характера, так как их содержание обусловлено последвательностью своеобразного танцевального языка, складыающегося в некоторый шифр, на основе которого в сознании зрителя выстраивается тема или матрица смыслов. Эти два танца воплощают два начала мира – воинственность и нежность, мужскую энергию и женственность [4].
Руки в ритуальной практике представляют собой материальных носителей символической информации. Например, руки в танце индийской и других культур олицетворяют информационное послание, в котором заключена сила и Божественная активность. В индийской культуре многорукость говорит о всесилии, а также о возможности связи человека и Бога. В этом акте заключена тайная поддержка человека Богами, способными оказать помощь многократно и многомерно.
Мотив многорукости встречается в различных культурах. Например, в "Теогонии" Гесиода встречается мифический тысячерукий великан, в греческой мифологии существуют сторукие представители, а в Древнем Египте бог Солнца изображался в виде солнечного диска с лучами-руками. Особое значение придается рукам как посланникам света и спасения людям. Данный аспект позволяет интерпретировать коммуникативную функцию телесности, которая способна сохраняться в исторических, культурных и культовых проявлениях.
В Перу находится храм, посвященный скрещенным рукам, что свидетельствует о наличии их культа.
Наличие культа рук, их отпечатков, рисунков, наскального искусства аборигенов Австралии, индейцев Америки, которые иногда обводились краской, а после удачной охоты обагрялись кровью, говорит о том, что жест является не просто выдумкой или утонченным концептом постмодернистов, но свидетельствует об объективной природе человеческой субъективности, в частности, телесности. Жест оказывается знаменательным фактом объективной природы человека, например, в творчестве О. Родена, который придал такое значение руке в скульптуре «Рука Создателя», что рука явилась воплощением всей полноты человеческой телесности в ее связи с Творцом.
Такое историко-культурное явление как индийская «мудра» (в переводе с санскрита – печать вид, выражение, жест) имеет множество значений. Например, соединенные большой и безымянный пальцы левой руки, жест умиротворения [4, с. 186]. Раскрытая внутренней стороной ладонь имеет несколько значений: луна, медитация, зеркало, лицо, ухо слона и др. Значение зависит от сопровождающих движений глаз [4, с. 486 – 489].
В результате предпринятого анализа можно сделать вывод об объективном выражении субъективных человеческих состояний и их проводников в виде жестов. Каждый такой проводник (например, ладонь руки, выражающая лицо) имеет связь с телесным сопровождением. Понимание жеста зависит от внутренней настроенности человека на его воспроизведение в соответствующей ситуации движения глаз.
Исторически складывалось представление о знаково-символической роли жеста, на основе которого составлялись «символические матрицы» не только как свидетельства культуры и способ передачи информации, но также и средство выявления субъектности из органической формы существования субъективности (миф, ритуал, жест).
Жест, его значение и наделение смыслом представляют собой разные стороны субъектности человека. Именно по этим фрагментам тело дает о себе знать. Жест предшествует ментальной репрезентации, которая наполняет собой значение этого жеста. Поэтому значение выступает неким узловым моментом символической матрицы телесности.
Жест всегда разделен на участников коммуникации, вне зависимости от количества этих участников, целей самой коммуникации и даже ее вида.
Внутри коммуникации Ю. Кристева выделяет особую форму «коммуникативного кругооборота», делающего телесность явной и публичной. Автор ссылается на Ф. Ницше, который выявлял особую природу жеста, надстраиваемую над причиной действия. Ю. Кристева отмечает, что жест является инструментом надстройки, побуждающим человека, но неосознаваемым им и предшествующим «репрезентативному и репрезентируемому сообщению» [5, с. 116].
Жест есть работа тела, которая предшествует созданию знака как смысла коммуникации. Он обладает особой проникающей способностью прохождения сквозь «структуры кода-сообщения-коммуникации». По причине этой особой энергийности, жест невозможно отнести ни к материальным, ни к идеальным структурам. Он, по мнению Ю. Кристевой, является трудно представимым [5, с. 116 – 117].
Выстраивается своеобразная «семиотика жеста», которая является формой отличия не только культур одной от другой, но и субъективности, внося в нее поляризации, перерастающие в единство. Например, семиотика жеста индийской, японской, китайской культур может быть недоступна пониманию сознания европейца, но при этом она создает способы работы, по которым определяется язык телесности.
Можно сказать, что телесность образует некий семиотический текст, где возможно различить «субъект», «объект» и «практику» [там же, с. 118]. Он вырастает из топологии любой коммуникации, преодолевает ее границы и ставит вопрос о формализации существования тела, как отдельной пространственной субстанции. По этой причине невозможно провести четкого разграничения словесной речи и жеста. Жест в таком случае является элементом посредничества между внутренним миром (сознание) и внешним (физическое бытие) [6, с. 99-101].
Жестовость несет функцию преднастроенности на коммуникацию, образуя сигнификативный ряд пространственной субстанции, надстраивающейся над «коммуникативным кругооборотом». Взгляд как жест имеет энергетическую заряженность и выразительность. Е.В. Урысон толкует взгляд как «то невидимое, что человек испускает из глаз, когда смотрит на что-либо» [7, с. 23]. «Взгляд сопряжен с чувствами и мыслями человека, с его желаниями и устремлениями, он выражает состояние человека; иначе, за взглядом стоит, как правило, некая препозитивная (от лат. prae – перед, впереди и лат. positio – положение) структура, характеризующая человека» [8, с. 236-251].
Х. Ортега-и-Гассет считает, что тело человека является «богатейшим полем экспрессии» и его идеей. Посредством тела человек выражает свою внутреннюю идею, которая обладает собственной жестовостью и создает облик тела, выражающий факт наличия сокровенного мира сходного с миром Другого и коллективно разделенного на двоих. Жизнь этого мира явлена внешне в коммуникативном кругообороте. Неслучайно совпадение точек зрения Ю. Кристевой и Х. Ортеги-и-Гассета на роль телесности в организации межличностных связей. Ю. Кристева употребляет «кругооборот», а Х. Ортега-и-Гассет пишет об окружности, которая ограничивает присутствие внутреннего мира в коллективной разделенности общения на двоих. Он пишет: «Все присутствующее являет только лик, фасад; остальное лишь соприсутствует. Мы наблюдаем лицо, а не изнанку вещей. Окружение – это явный или полускрытый мир, лежащий вокруг» [9].
В данном контексте обсуждается значимость коллективной разделенности и сопровождающих ее смыслов. Они открывают «горизонт», содержательно наполняющий эту разделенность. Вводя понятие «горизонт», Х. Ортега-и-Гассет в символичной или даже в метафоричной форме говорит о явной и скрытой частях мира. То, что находится по ту сторону горизонта, «на каждый данный момент содержит бесконечное множество скрытых вещей», которые в следующее мгновение могут открыться взору и наполнится иными смыслами во взаимодействии с Другим. И тогда область или «окружность» зримого мира расширяется, дополняется и становится «всем понятной формой присутствия» [там же].
Х. Ортега-и-Гассет подчеркивает символизм телесности как способа представленности человека в окружающем мире.
Таким образом, символизм телесности может быть представлен в особом способе репрезентации, где символ является хранителем, «держателем» предельных состояний как своеобразных узлов онтологической матрицы.
Транскрипция предельно мыслимого бытия может быть исследована в концепции Э. Левинаса и других авторов, делающих попытку объективировать эту границу, исходя из тех средств, которые находятся в их распоряжении как теоретиков познавательного процесса.
«Пишущее тело» Э. Левинаса предполагает, что человек осуществляет себя не только в пространственно-временных движениях, но и в том, что имеет возможность отлагаться в истории, культуре, человеческих впечатлениях. Последнее (отображение в субъективной сфере) связано с наличием языковой реальности, которая первична по отношению к физиологическому субстрату человека. Это заявление несет в себе некоторую условность, то есть является одним из условий воплощения телесности как категории исследования субъективности.
«Пишущее» тело есть выражение внутренних скрытых пластов человеческой субъективности, нашедшее воплощение в постмодернистской философии (Ж. Деррида, М. Фуко, Р. Барт, Ю. Кристева, Ж. Делез, Ф. Гваттари и Р. Жирар). Здесь человеческая субъективность выполняет определенную деятельность конфигурирования потаенных оснований родовых начал. В этих родовых началах телесность обретает повествовательность, которую в классической рациональности связывали с сознанием. В данном контексте она отличается от концепций сознания полнотой своей выразительности, закрепленной принципом нарративности (Ж. Лакан), дающим возможность переосмысления языка. Язык наделяется такими экспрессивными свойствами, что социальная коммуникация строится на правах интуиции, возникая как бы сама собой.
Концепт «пишущего тела» согласно Ж. Лакану, размыкает привычную для классического сознания связь означающего и означаемого и трансформирует ее в «скользящее», «плавающее означающее». Этим объясняется наличие пограничных состояний сознания, принятых в психотерапии, когда пациент оказывается не в состоянии сфокусировать социальные контакты. При непроизвольном воспроизведении образов у пациента интуитивно конструируется социальная коммуникация с психотерапевтом, заменяющая привычные формы означающего и означаемого. В содержание этой коммуникации включаются те мотивы, желания, влечения, которые невозможно выразить никаким иным способом. Например, при представлении волнующих в данный момент ассоциаций пациент изображает театральную сцену с приоткрытым занавесом. Интерпретация рисунка, осуществляемая самим пациентом, говорит о стремлении вернуться в материнское лоно. Пациент представляет ручей, наполненный не водой, а серной кислотой. Ассоциация с ручьем вызывает состояние погружения в него. Выйдя из ручья, пациент стремится избавиться от испорченной и сожженной кожи. Ассоциация с лугом вводит пациента в состояние израненности жесткими листьями кукурузы, что доставляет ему удовольствие. Как на театральной сцене, так и в ручье, на лугу пациент испытывает наслаждение от обнажения тела, от взглядов на самого себя со стороны, как конфигурирования восполняющих его подлинную жизнь фрагментов нелюбви. Вместе с тем, его субъективность раскрывается в особом родовом действии, свойственном каждому человеку – стремлении к любви. С другой стороны, это действие имеет содержательное наполнение символического характера. Глубинные родовые действия не нуждаются в сопровождении и мотивировании. Разглядывая свои рисунки, пациент самостоятельно разложил их так, что получилась фигура человека. Место головы занял символ луга, где пациент испытал наибольшие болевые ощущения. Особенно интересно состояние нечувствительности собственного тела (анестетический эффект) при погружении в ручей и выходе из него. Ручей рисовался несколько раз, передавая различные состояния. Комбинируя рисунки в выстраивании человека, один образ ручья (сердце за решеткой) пациент расположил в области сердца, а другой (исток) – в области гениталий.
Мы видим работу субъективности, воплощающейся в символической матрице человеческого тела. Ее особенностью является временное реконструирование образа человеческого тела, когда поверхностные слои (в данном случае, изображаемые ассоциативные ряды) втягиваются в глубину человеческого устройства. Присутствие социальной коммуникации (контакт с психотерапевтом, «воображаемые другие») трансформирует символический состав человеческих состояний и способствует настраиванию пациента на контакт с внешним миром. Символическая матрица (собранное пациентом человеческое тело) оказывается интегратором и посредником взаимодействия человека и мира.
Это посредничество представляет собой содержательное, объемное, относительное образование, которое должно быть подвергнуто тщательному исследованию в качестве необходимого условия бытия человека в современном, неравновесном мире. Символическая матрица телесности представляет собой особый творческий ресурс, сохраняющий устойчивость человека при условии создания среды терапевтической коммуникации. При этом терапия понимается не в узком медицинском значении, а в своем этимологическом первоисточнике как therapia (греч. уход, забота, лечение), исцеление, то есть создание коммуникативных условий для того, чтобы человек воспринял самого себя в своей целостности.
В заключении можно сделать вывод о том, что анализ формирования телесности человека как символической матрицы его субъектности возможен в постмодернистской традиции. В данной парадигме тело наделяется функциями тождественными репрезентации целостности, понимается как «говорящее тело» через воплощение «жеста». Данные аспекты телесности раскрываются через включенность субъекта в коммуникативный процесс, где телесность как инструментальный орган – Идея присутствует в каждодневном опыте человека, в его впечатлениях, в социальной практике, отлагается в истории и культуре.

БИБЛИОГРАФИЧЕСКИЙ СПИСОК
1. Левинас Э. Тотальность и бесконечное // Левинас Э. Избранное. Тотальность Бесконечное. – М.; СПб.: Университетская книга, 2000. – 416 с.
2. Дильтей В. Построение исторического мира в науках о духе [Текст] / В. Дильтей // Собрание сочинений в 6 т. Т. 3. Пер. с нем. под ред. В. Куренного. – М.: Три квадрата, 2004. – 419 с.
3. Lacan J. Le stade du miroir comme formateur de la fonction du Je [Текст] /J. Lacan // Ecrits. Paris: Editions du Seuil, 1966, – 924 p.
4. Шейнина Е.Я. Энциклопедия символов [Текст] / Е.Я. Шейнина //. – М.: ООО «Издательство АСТ»; Харьков: ООО «Торсинг», 2003. – 591 с.
5. Кристева Ю. Разрушение поэтики [Текст] / Ю. Кристева // Избранные труды. – М.: РОССПЭН, 2004. – 653 с.
6. Пави П. Словарь театра [Текст] / П. Пави // Пер. с фр. – М .: Прогресс, 1991. – 480 с.
7. Урысон Е.В. Новый объяснительный словарь синонимов русского языка: Первый выпуск [Текст] / Е.В. Урысон // Под общим руководством Ю.Д. Апресяна (совместно с Ю.Д. Апресяном, О.Ю. Богуславской, И.Б. Левонтиной, М.Я. Гловинской, Т.В. Крыловой). – М., 1997. – 500 с.
8. Труды по культурной антропологии: Памяти Г.А.Ткаченко [Текст] / Сост. В.В. Глебкин. – М.: Издат. фирма "Восточная литература" РАН, 2002. – 423 с.
9. Ортега – и – Гассет Х. Человек и люди [Текст] / Х. Ортега – и – Гассет // Избранные труды. – М.: Весь мир, 1997. – 704 с.

© Н.В. Малахова, 2010 г.